Червона вернулась минут через пять: в кулаке зажат телефон, лицо напряженное:

— Вань, я сейчас задам тебе вопрос, мне нужно, чтобы ты мне на него соврал. Ну, или не ответил.

Я оглянулся на нее с высоты табуретки, притащенной с кухни для удобства работы, даже дюбеля, которые в зубах сжимал, изо рта вынул — мол, я готов, спрашивай!

— Вань, о чем вы сегодня говорили под настойку с майором Полухиным?

— Служебная тайна! — Без колебаний отозвался я, и вернулся к монтажу полки.

— Фу-у-ух! — Ванька с облегчением осела на пуфик. — В общем, во-первых, настойка, которую вы пили, она у ведьмы проходит как успокоительное — потому она тети Машину установку и пробивает. Лекарства-то на тебя действуют. А во-вторых, кажется, от побочных эффектов лекарств ты теперь, кажется, освобожден…

— М? — Поддержал я разговор, не выпуская из зубов дюбелей.

— Настоечка у майора, говорю, с побочным эффектом была: как сыворотка правды действовала. Соврать невозможно, промолчать почти не получается.

Я ох… от удивления чуть дюбеля не проглотил. Ну, Степа! Ну, коллега!

Нет, я в принципе, понимал, почему майор так поступил. Да что там “понимал” — я, блин, на его месте сам так бы поступил! Так досада меня брала в основном на себя: попался, как лопух!

А майор, конечно, молодец — быстро в выгодах от контакта с потусторонним разобрался…

— Вань, — сквозь дюбеля, а потому невнятно спросил я. — А ты такое зелье сваить сможешь?

— Нет! — Оскорбленно отозвалась Червона. — У Безлунной покупай!

И, не утерпев, все же спросила:

— Так о чем вы с майором Полухиным говорили?

— Служепная тайна! — Без колебаний отозвался я.

Еще более невнятно — потому что не только сквозь дюбеля, но и сквозь ухмылку.

24/09

24/09

Червона

Даже затылок у Сокольского выглядел ужасно самодовольным.

Невыносимо хотелось, только я не могла определиться, чего: то ли треснуть по этому затылку, то ли подстеречь, когда капитан спустится с табурета и… ну… это…

В общем, этого обновленного Сокольского — расслабленного и спокойного — ужасно хотелось затащить в спальню и употребить по назначению. Возможно, этого хотелось даже больше, чем кухонный шкафчик, висящий на стене, а не стоящий на полу…

А пока я предавалась мукам выбора, Иван перестал жужжать и начал стучать. Потом снова зажужжал. Закончив шуметь, полюбовался достигнутым результатом, и обратился ко мне с табуретки (с которой я его пока не стащила):

— Вань, ты, пожалуйста, не рассказывай никому, что на меня сыворотка правды не подействовала, ладно? Такую информацию надо при себе держать. Мало ли… мы с майором, конечно, коллеги, но…

— Я еще с ума не сошла, подобные сведения налево-направо трепать! Бог с ним, с майором — тут главное, чтобы сама Ксения не узнала. Она же ведьма, она же не успокоится, пока не добьется, чтобы ее зелье действовало на всех и так, как нужно! Нафиг-нафиг. Для нее это оскорбленное профессиональное самолюбие, а для тебя — вопрос жизни и смерти…

Я бросила на Ивана быстрый взгляд — не задело ли его напоминание, что мои сородичи вшили ему мину отсроченного действия. Но он только рассеянно угукнул и попросил:

— Забери-ка у меня инструменты, будь другом. Сейчас будем проверять, как полка на место встанет…

Я забрала у него молоток и шуруповерт. Открыла ящик с инструментами. Хм…

— Вань, а зачем тебе два шуруповерта?

— Затем, что один из них — дрель! — Снисходительно хохотнули сверху, и я определилась с приоритетами.

И с системой ценностей.

И с планами.

И Сокольский так удачно остался без тяжелых предметов в руках!

— Ванька, ты что творишь! — Охнул он, когда я ловко ухватила его за ремень и дернула на себя.

Он успел подставить ладонь и упереться в стену, не рухнуть на меня сверху — но я потянула его на себя сильней.

— Сексуальные домогательства! — Радостно объявила я. — Какая я это там статья?..

— Сто тридцать три УК РФ, — пробормотал Сокольский, заинтересованно ткнувшись носом куда-то мне за ухом. — Штраф, исправительные работы либо лишение свободы сроком до года…

— Нет, в принципе, я могу и прекратить… — задумчиво отозвалась я, запуская руки Ивану в джинсы, и чувствуя, как его ладони наползают на мои ягодицы, стискивают их, прижимают меня к мужскому телу.

— О, сто девятнадцатую подвезли! — Почему-то обрадовался он.

И сжал ладони так, что я пискнула. Осторожно погладила там, в штанах, твердый горячий бугор сквозь тонкую ткань белья.

— А сто девятнадцатая — это у нас что?..

— Угрозы, детка. До двух лет! — Зловеще скользя носом от уха к ключице и недобро наминая мой зад.

— До двух лет! — Потрясенно охнула я. — Нет, на это я пойти не могу!

И “нырнула” в штаны глубже, сжала напряженный ствол… Прерывистый выдох стал мне знаком, что я двигаюсь в правильном направлении.

Следующим знаком стал короткий полет, когда Сокольский, ничтоже сумняшеся, закинул меня на плечо. И двинулся в направлении спальни — в самом что ни на есть правильном направлении!

Кровать от личетрясения не пострадала, и матрас упруго прогнулся под моим весом, когда Иван осторожно опустил меня и разжал руки.

Навис надо мной, упираясь в кровать по обе сторону от моей головы и улыбаясь.

Черт знает, что такое — но у меня у самой губы расползлись в ответной улыбке!

И, обвив шею Ивана руками, я прижалась к нему всем телом. И с удовольствием ощутила, как вес тяжелого мужского тела прижимает меня к постели.

Раздеться — минута дела. Правда, когда ты на ногах и один.

В горизонтальном положении и возбужденном состоянии этот номер становится сложнее. Но увлекательнее — когда ты один и на ногах, никто не целует твои тазовые косточки, стаскивая с тебя джинсы, никто не скользит языком по коже, не прихватывает ее губами…

Когда ты один, нет причин лихорадочно спешить, и извиваться, и выгибаться навстречу поцелуям — а у меня есть, есть, и причины, и поцелуи есть, и, главное, у меня есть Иван Сокольский, и я этому по-дурацки, иррационально рада!

Иван выворачивается из одежды в рекордные сроки, в несчастные секунды, треск фольги, презерватив, и вот он здесь, со мной. В кровати.

— Ваня-Ваня-Ванечка, сладкая моя, хорошая моя, — лихорадочно шепчет Иван, гладя мою грудь, и живот, и кажется, всю меня.

Мне некогда отвечать, я целую его, куда попало, куда дотягиваюсь.

— Ва-а-аня, Ва-а-анечка моя, — шепчет он, склоняясь к моей груди.

Ловит губами сосок, перекатывает его во рту. Прикусывает, выпускает, снова ловит, втягивает в себя. Перекатывает между пальцами второй сосок. Слегка выкручивает.

— Тебе нравится?

— Да-а-а!

И он ловит губами тот сосок, который только что терзал пальцами, и ласкает, посасывает… А пальцы терзают грудь, оставшуюся без внимания рта.

Иван полностью увлечен своим занятием.

И у меня есть отличная возможность продемонстрировать мужчине, что девушка-нагиня — это не только проблемные сородичи, но еще и выдающаяся гибкость, и отличная растяжка. И ему это нравится. Вторую мою ногу он сам подцепляет плечом. И мне это тоже нравится.

Он трет между бедрами членом, направляет его рукой, головкой раздвигает складки — и снова трет, водит, убеждаясь в готовности, распределяя смазку.

Поворачивается, целует мою ногу, лежащую у него на плече.

И медленно входит. Не торопясь, плавно. Растягивает. Заполняет собой.

Замирает, проникнув до середины. Чуть выходит. Мягко покачивается вперед-назад. Выходит полностью — и погружается снова. В этот раз момент проникновения ощущается не так остро — мои мышцы уже раздались под его размеры, тело готово.

В этот раз у нас все как-то не так. Все очень телесно. И очень человечно.

Нет неистовой страсти — есть желание и готовность дарить и получать удовольствие.

— Ва-а-аня, — тянет он, и выходит.

— Иван!

Я негодую. Я возмущена. Я выгибаюсь.